Часы Шорта

Самыми точными астрономическими часами считались часы фирмы Рифлер, но в предвоенный период появились еще более точные часы Шорта. Эти часы состояли из двух маятниковых часов: одни первичные маятниковые часы находились в вакууме и помещались в глубоком подвале, а вторичные часы, также маятниковые, находились в обычном лабораторном помещении. Они были снабжены циферблатом. Оба экземпляра часов соединялись между собой электропроводами.

Вторичные часы посылали на маятник первичных импульсы возбуждения, а первичный маятник синхронизировал движение вторичного, обеспечивая более чем в три раза точность хода часов по сравнению с часами Рифлера.

В предвоенный период экземпляр часов Шорта был куплен в Англии на волюту Пулковской обсерваторией.

Такие часы требовались ВНИИМ для пополнения эталонной группы часов, а также другим обсерваториям Советского Союза.

Было принято решение начать выпуск таких часов на заводе "Эталон", но все попытки приобрести экземпляр часов в Англии из-за отсутствия у ВНИИМ волюты не увенчались успехом.

Тогда талантливый механик Иван Иванович Кварнберг, которому была поручена эта работа, поехал в Пулково и снял фотографии со всех деталей часов Шорта, а затем воссоздал такие часы во ВНИИМ. Его помощниками в этой работе были: сын Константин Иванович и механик Анисимов Константин Дмитриевич. Я помогал грамотно осуществить электрическую часть часов.

Вот на базе этих часов мной совместно с механиками Кварнбергом К.И. и Анисимовым К.Д. были разработаны часы с кодирующим устройством, которое позволяло с помощью радиопередатчика подавать в эфир пять серий из 61 сигнала в минуту, идущих в течение 5 минут в конце любого часа.

Принимая эти сигналы на корабле или подводной лодке, можно определять поправку судового хронометра на слух, наблюдая совпадение ударов хронометра с принимаемыми сигналами точного времени, с точностью до 0,01 сек.

Во время войны нормальная передача международных сигналов точного времени ст. Науэн (Германия), Бордо (Франция), Регби (Англия) была нарушена. Наши моряки предвидели это обстоятельство и заказали аппаратуру для автономной передачи сигналов для своих судов.

Установка и налаживание этой аппаратуры в Мурманске несколько затянулась, так как аппаратура во время транспортировки потерпела некоторый ущерб. Однако постепенно мы наладили четкую работу комплекса всех приборов и могли отправляться в обратный путь. За все время пребывания в Мурманске мы не имели никакой связи с Ленинградом и совершенно не знали, какое там положение.

Во время пребывания в Мурманске я постепенно стал выздоравливать от дистрофии, но случилась другая беда - открылась у меня цинга. Ноги опухли как тумбы и не сгибались. С большим трудом я поднимался на 4-й этаж гостиницы, где мы жили с Костей. Врачи прописали рыбий жир и хвойный экстракт. Рыбий жир достать было очень трудно, но зато хвойный экстракт был в любой аптеке Мурманска. Я выпивал его по несколько бутылок в день, однако эффекта не чувствовал. Наконец, однажды, по прошествии более чем двух недель, проснувшись утром, заметил, что никакой опухоли ног нет, и с радостью убедился, что цинга прошла.

В конце мая работа была полностью закончена, и мы с Константином Ивановичем отправились в обратный путь. Когда мы приехали в Мурманск, была круглосуточно ночь, теперь же был круглосуточный день. Отправляясь в 3 часа ночи на вокзал, мы шли по сияющему безлюдному городу, а солнце светило высоко в небе.

В общем вагоне пассажирского поезда мы доехали до Вологды. В Вологде наши пути разошлись. Константин Иванович поехал на восток к своей эвакуированной семье, а я стал возвращаться в Ленинград.

Пассажирские поезда в сторону Ленинграда не шли. На Ленинград двигались грузовые поезда с продуктами, военным оборудованием и войсками, а из Ленинграда - обгорелые вагоны, санитарные поезда с ранеными. Пришлось ехать, цепляясь за грузовые вагоны, на открытых платформах или площадках товарных вагонов.

Таким образом я добрался до деревни Кобоны на берегу Ладожского озера. Подъезжая к Кобонам, я видел большие площадки под открытым небом, на которых на расстеленном брезенте лежали штабелями мешки с продовольствием и разной снедью, предназначенные для транспортировки их в Ленинград.

Дорога жизни уже не работала, а навигация еще не началась. Пришлось начала навигации дожидаться несколько дней. В Кобонах скопилась группа военных и гражданских лиц, двигавшихся в направлении Ленинграда. Наконец долгожданная команда была дана и мы, поздно вечером, из Кобон вышли к берегу Ладоги, где были расположены пирсы. Нужно было пройти несколько километров, и когда я пришел на место, то сел на землю около небольшого открытого павильончика и крепко заснул. Проснулся я от страшного грохота. Светило солнце, было раннее утро, оказывается, я заснул в трех шагах от железнодорожного полотна, на котором стоял товарный поезд, груженный продуктами, а вдоль него летел немецкий самолет и сбрасывал на поезд бомбы. Кругом стреляли зенитки. Некоторые вагоны загорелись. Из-под стоящих против меня вагонов вытащили пять трупов женщин, которые забрались под вагон, чтобы скрыться от бомбежки.

Весь день продолжались налеты немецкой авиации, наши самолеты и зенитная артиллерия успешно их отгоняли.

Пляж был завален картошкой, которую разбросало во время бомбежки. Мы ее собирали и пекли на костре. Этот поезд куда-то отогнали, а на его место встал поезд, теплушка которого была заполнена солдатами. По команде они покидали вагон и бегом по пирсу грузились на стоящий у пирса пароход.

Поздно вечером этот пароход отошел от пирса и постепенно скрылся за горизонтом.

Вдруг в небе появились, в той стороне, где скрылся пароход, немецкие самолеты, а с парохода началась отчаянная стрельба зениток, затем прилетели наши самолеты. Завязалось воздушное сражение. Вдруг к небу поднялся большой столб дыма, и потом все затихло. Через некоторое время наступила белесая майская ночь.

На наши вопросы о судьбе парохода военный комендант, руководивший переправой, ничего сказать не мог.

Вдруг снова на берегу загрохотали зенитки. Грохот все приближался к нам. Мы побежали в сторону, стараясь удалиться как от железной дороги, так и от пирсов. Я бросился на землю у кромки воды и лег лицом вниз. Было очень страшно, и я решил перевернуться лицом вверх и сразу же страх пропал. Я увидел немецкий самолет, который казался яркой точкой на пересечении лучей прожекторов, которые вели его, передавая от одного к другому. Наши зенитки вели отчаянный огонь трассирующими снарядами, которые плавно поднимались, проходили где-то в точке полета самолета, а разрывались значительно выше. Не успел самолет скрыться, как была дана команда нам идти на посадку. Мы также побежали по пирсу до парохода, который должен был отвезти нас на ленинградский берег Ладоги.

Я один из первых попал в небольшую каюту парохода и занял место на скамейке у борта. Позади меня в борту была пробоина от снаряда. Рваное железо завернулось внутрь каюты. Снаружи пробоина была забита досками. Довольно быстро каюта заполнилась людьми, и дверь ее была закрыта. Один из военных стал закуривать, но вдруг открылась дверь, и показавшийся в ней мичман приказал прекратить курение, так как наш пароход гружен взрывчаткой. Сразу же в каюте водворилась полная тишина.

После треволнений дня я крепко заснул и не слышал, как отчалил пароход от пирса. Проснулся я от шороха, который создавался движением парохода через слой битого льда.

Вскоре мы причалили к пирсу в Ириновке и стали выбираться на пирс. Вдруг недалеко от Ириновского маяка поднялся большой фонтан воды. Это был снаряд с немецкой стороны.

На пирсе нас встречал ленинградский дистрофик-почтальон. Все быстро по пирсу побежали к поезду, я же замешкался и в результате опоздал, отчего мне пришлось ждать еще целые сутки, так как дачный поезд от Ириновки в Ленинград ходил только раз в сутки. Эти сутки я провел в ближайшем леске.

К вечеру прилетели немецкие самолеты, чтобы бомбить станцию и железнодорожную линию. Было тяжело видеть низколетящие штурмовые самолеты с черными крестами на крыльях и наблюдать, как они сбрасывают пакеты бомб, которые с визгом и воем, кажется, летят на тебя.

Переночевав в лесу, я рано утром сел на дачный поезд (31 мая 1942 г.) и вскоре уже был в Ленинграде.

За время моего отсутствия многое изменилось. Те люди, к которым помощь пришла поздно - умерли, оставшиеся стали постепенно выздоравливать от голода, так как благодаря Дороге жизни в Ленинград поступили продукты, и норма хлеба была увеличена. В городе были живые люди, но еще в дистрофическом состоянии. За время апреля и мая месяцев улицы города были очищены от трупов. Были вывезены трупы с территории ВНИИМ. В трубы пожарной системы подана вода.

В живых остались преимущественно женщины, которые легче перенесли голод.

На территории ВНИИМ были построены санитарные деревянные будочки над канализационными люками, так как канализация еще не работала (между зданиями N 1 и N 2 и N 3 и N 4).

Лаборатория Времени продолжала свою работу по приему сигналов точного времени, там же действовала эталонная группа часов, однако эта работа уже потеряла свой смысл, так как звездные наблюдения не производились, ибо вызывали демаскировку и были запрещены.